Моё завещание

 http://ugunskrusts83.livejournal.com/

 

Девиз: «Запутавшись в доброжелательности и ненависти, историческая картина качается по истории то в одну, то в другую сторону».

 

Глупость, злонамеренность и трусость некоторых современников помешает им понять мою 25-летнюю просветительскую работу, которую я выполнил словом и на письме, заставит их превратно истолковать её содержание и форму. Большинство этих критиков получили свои суждения не из собственного ознакомления, но путём услужливого поддакивания чужому мнению. Этим сомнительным личностям, заблуждающимся и всем тем, кто хочет знать правду, и посвящается сия запись.

 

 

Мондорф, Люксембург, дом для интернированных

 

 

Лето 1945

 

Юлиус Штрейхер

 

 

 

Призыв судьбы.

 

Я

 был деревенским мальчиком пяти лет, когда впервые услышал слово «жид». Я услышал его и уст моей матери. У странника из города она выбрала материю для отцовского костюма по предоставленному образцу, заказала и заплатила наперёд. Когда же потом прибыла посылка, материя не имела краски и качества, каким обладал образец. Моя мать считала себя обманутой и мы, дети, плакали вместе с ней.

 

Когда я пошёл в школу и на религиозном часе узнавал из уст священника историю страданий Спасителя христианского мира, то ужас наполнял меня, ибо жиды не довольствовались, видя истекающего кровью Спасителя, без малейшего сочувствия к мученичеству пленника, они даже потребовали Его распятия, и хотя римский наместник Пилат мог отвергнуть обвинение, Иисус Его борьбой с жидовским фарисейством совершил преступление против их неприкосновенных законов. На том религиозном часе первое предчувствие пришло в мою жизнь, что сущность жида – это нечто странное.

 

В 1909 году из моей баварско-швабской малой Родины я был приглашен в городскую народную школу Нюрнберга в качестве преподавателя. В те времена, велась борьба за освобождение от школ от надзора духовенства, вспыхнувшая с особой твёрдостью, и так как преподавательский состав полагал, что нашёл парламентского помощника из демократической партии, это было вполне естественно, что я хотел сказать своё слово как представитель молодых преподавателей в составе демократической партии.

 

Скоро я преодолел внутреннее сопротивление, и теперь впервые в своей жизни стоял на политической кафедре. Я говорил то, что вырывалось наружу, говорил так, как приказывал мне внутренний голос. Когда я закончил мою речь, поднялась волна аплодисментов, от которых мои щёки покраснели. Но часть слушателей не присоединились к этому одобрению. Они смотрели на меня странно вопрошающими глазами. Это были уже немолодые адвокаты. Большинство из них выглядели иначе, нежели сочувствующие мне. Потом, когда я поздним ночным часом в задумчивости возвращался домой, голубоглазый сотрудник банкирского дома Куна положил руку мне на плечо и сказал с привычной для него житейской мудростью: «Штрейхер, разрешите сказать Вам кое-что: я работаю на еврейском предприятии. Я научился молчать в те мгновения, когда моё немецкое сердце охотно бы говорило, и часто говорю в мгновения, когда желал бы промолчать. Евреи хоть и малочисленны, но велики во власти, которой они добились себе политическими и экономическими мерами, и эта власть опасна. Вы, мой дорогой Штрейхер, ещё молоды, ведёте себя смельчаком и говорите, как Бог на душу положит. Однако запомните навсегда то, что я сказал Вам: евреи – это власть, и эта власть опасна, очень опасна!».

 

Впоследствии я должен был часто думать над этим мудрым предупреждением, также я должен повторять это и сегодня, в доме для интернированных деревни Мон в Люксембурге.

 

Уже вскоре после начала Первой мировой войны стали доноситься голоса, требующие доставить массу военнообязанных жидов в безопасное место в стороне от фронта, а ещё большее их количество задействовать в учреждениях военной экономике на Родине, сохранив, таким образом, их жизни в безопасности. Военный министр в 1916 году опубликовал приказ в местах войсковой службы, регистрировавший военную обязанность жидов, их численность и вид службы, но затем он должен был взять его обратно, так как если бы сей приказ прошёл, жидовские круги кайзеровского правительства поставили бы под сомнение подписку военного займа. Когда я обдумывал эти происшествия в середине Первой мировой войны, то детское предчувствие о существовании жидовского вопроса было оживлено серьёзным и важным знанием. Это первое знание о наличии жидовского вопроса увеличивало себя новыми переживаниями. Уже летом 1918 из глубокого тыла беспрестанно начали доноситься слухи о мнимых раскатах политического грома, якобы готовившего быстрый конец войне. Лозунги, сопровождающие те слухи, ничем не отличались от тех, что были написаны на листовках, которыми вражеская пропаганда заполняла немецкие окопы. Немецкая военная мораль, немецкое мышление должны были привестись к окончательному разгрому и осмеянию. Кто был тайным посланником пропаганды разложения по ту и по эту сторону фронта, стало очевидным для меня, когда в первый день перемирия над теперь уже безопасными окопами, человек из солдатского совета с красной повязкой и французский сержант, улыбаясь, пожимали друг другу руки. Оба были жидами. Великодушие нанесло немецкой военной морали удар кинжалом в спину, дозволяя впоследствии публично говорить Юнгеру Толлеру, Эриху Мюнхзаму и Курту Айснеру о том, что измена Отечеству – это героизм, а поражение Германии – это задача. Так и не смирившись с этим, непобеждённая в битвах мировой войны, покинутая армия, затравленная жестокостью диктата перемирия, под надзором красных солдатских советов маршировала назад, в стыд преданной Родины.

 

Когда кровавое преступление «великой» революции произошло, глухое отчаяние огромным похоронным саваном легло на немецкий нрав, и глубокая тоска по сильной, вновь упорядочивающей руке наполняла сердца тех, кто ещё имел смелость надеяться. Должно было пройти больше чем одно десятилетие до тех пор, пока эта надежда не нашла своё воплощение в чуде.

 

В эту новую Германию, о которой марксистские карьеристы наперебой пророчили как о «царстве красоты», я вернулся с первой мировой. Я с отвращением отвернулся от развития событий и верил, что обязан ждать в стороне до тех пор, пока не свершится какое-либо спасительное чудо. Как и перед войной, я жил чаяниями моей профессии преподавателя и воспитателя немецкой молодёжи. Но в часы отдыха я отправлялся с красками и кистью в сельскую уединённость, где проводил время в поисках Бога, создавшего историческое величие немецкого прошлого.

 

Там во мне кричал голос: ты – часть твоего Народа и ты остаёшься ей также в те времена, в которых ты полагаешь, что больше уже нельзя иметь никакой надежды. Ты можешь лишь продолжать жить, если твой Народ живёт, и ты утонешь, если не поможешь преодолеть пропасть! Это был первый призыв судьбы ко мне.

 

 

Существует ли расовый вопрос?

 

Какая-то случайность направила меня декабрьским вечером 1918 в ресторан «Культурный союз» в Нюрнберге, в золотом зале которого ежедневно собиралось общество граждан. Дипломированный инженер Карл Мерц, человек самого благородной характера и высокой репутации был там докладчиком. Из его уст я услышал изложение еврейского вопроса, и приближающееся ко мне вывод всё больше прояснялось. Теперь я начал читать познавательные очерки и книги. Когда я встречал на этих страницах всё новые приговоры, которые великие люди древности, средневековья и нового времени выносили сущности жидовства и его влиянию на народную общность, я был глубоко осчастливлен сделанным открытием и при этом потрясён, так как теперь я узнал, что уже 4000 лет существует всемирный враг, умудрявшийся вплоть до современности, скрываясь под маской «народа Бога», творить свои бесчинства. Однако дверь к последнему выводу открылась мне откровением жида Израэля, который своей службой в качестве английского премьер-министра был приравнен к аристократии под именем лорда Беконсфильда. В его книге «Эндимион» он признаёт: «Расовый вопрос – это ключ к всемирной истории».

 

Здесь уста одного из самых высокопоставленных евреев мира говорят, что расовый вопрос существует и, что знание этого вопроса часто могло бы подсвечивать таинственную последовательность мировых событий. С этим ключом, для читателей моей записи, ещё не находящихся в преддверии вывода, при коротком рассмотрении все созидающие и разрушающие силы всемирной истории должны сделаться очевидными.

 

Что же понимают под Расой? Наука отвечает:

 

«Большая жизненная общность людей, схожих в их физическом виде и их духовно-психической сущности, и передающих их физические признаки и духовно-психические качества потомкам, называется Расой»

 

Наука подтвердила наличие полдюжины человеческих рас, но как самую творческую и вместе с тем самую ценную она выделила нордическую расу. Нордической расой наука обозначает кровную общность тех благородных, высоких, длинноголовых, светловолосых, голубоглазых и белокожих людей, наделённых духовно-душевными дарами презирающего смерть мужества, доблести, постоянства, правдивости, верности, добросовестности и художественной силы. Эта та кровная общность людей, процесс отбора (физически и духовно-психически неполноценные погибали) которой завершился 12 000 лет назад в ледниковом периоде на территории Северной Европы. Эта северная раса с её богоугодным Духом заложила основу бессмертным ценностям человечества. Она взрастила хлебные злаки из диких трав, приручила домашних животных, она изобрела плуг, эксплуатацию бронзы, и обрела своё божественное предназначение в своей созидательной силе – быть избранной к правлению Расой.

 

От этой нордической расы в седое доисторическое время бесконечно много крестьянских обозов уходило вниз на юг или на юго-восток – искать целину, чтобы стать оседлыми снова. Если впоследствии высокие культуры Индии, Персии и Передней Азии процветали, и возникли эллинистическая и римская цивилизации, на красоту и могущество творений которых приятно взирать даже стоя на их руинах, сияющих и в современности, то за это нужно благодарить созидательную волю и художественную силу нордической расы.

 

Народ и Раса не являются одним и тем же.

 

В то время как Раса представляет собой кровнородственную общность одинаковых в физическом и духовно-психическом плане людей, Народ является общностью разных. В Народе есть выше- и нижестоящие люди, длинноголовые и круглоголовые, со светлой, желтоватой и коричневатой кожей, люди с белокурыми, коричневыми и чёрными волосами и голубыми, карими или чёрными глазами. В равной степени их духовно-психическая суть также различна. В течение тысячелетий, потомки нордической расы почти совсем исчезли в южных народах Европы, растворившись в смеси цветных рас, но в значительном количестве сохранились в народах Северной Европы, а также в Германии, храня там свой изначальный облик.

 

Если немцы даже сегодня обозначаются другими народами как «германцы», то это является одним из воспоминаний о времени, когда германец был последним большим источником Крови как потомок нордической расы, из которой другие народы вновь и вновь получали новую созидающую Кровь.

 

Германская кровь сформировала английскому народу телесно благородный и душевно бодрый в преследовании своих целей, настолько выносливый и настойчивый тип, который вынужденно должен был быть создателем величайшей империи современности. И если стало возможным, что через немного столетий в Северной Америке возник Новый Мир, преисполненный огромной созидающей силы и величия, то это также является заслугой людей северного склада и северной души.

 

Это прежде всего древняя крестьянская мудрость: ценность домашних животных сохраняется до тех пор, пока сохраняются чистопородные животные. Однако их производительность уменьшается, как и их вид, если чистопородная раса сочетается с расами плохой производительности. Таким же образом, этот закон действует и на человеческих расах. До тех пор пока нордическая раса продолжала хранить в чистоте свою Кровь, её телесно благородный облик сохранялся. Также и её душа вместе с благородной силой духа завещалась далёким потомкам. Однако с моментом, когда нордический человек начал смешивать его кровь с другими расами, в его потомке терялся нордический облик и нордическая сущность. Это закон природы: высокое сохраняется только в высоком, святое только в святом. Мы нарушили барьер этого закона природы, расы начинают смешиваться и затем собственное значение возвышенного и ценного тонет в болоте низкого и бесполезного.

 

Это был дьявол, который наставлял в вере легендарных первых людей Адама и Еву, что человек мог бы сравняться с Богом; так как они поверили этому сатанинскому обману, они были изгнаны из их рая. Этот же дьявол породил на свет учение о равенстве всех людей. В то мгновение, когда началось первое смешение крови нордического человека с кровью чужих рас, произошло первое прегрешение против Крови, появился первородный грех. Душевная раздвоенность и недовольство вместе с несчастьем прибыли к людям.

 

Теперь тайна больше не является тайной, теперь мы знаем это: через смешивание крови нордической расы с кровью цветных рас, северная душа труженика вместе с северным благородным видом тела погибла в расовом болоте Юга и Передней Азии. С исчезновением людей нордической расы из тех земель их культурным творениям также должен был придти вынужденный конец. Если культуры древности вошли в наше время лишь в качестве обрывков, то это свидетельство расовой драмы, тянувшейся тысячелетиями: заката нордической расы.

 

Мэдисон Грант - крупнейший пророк Соединённых Штатах Америки, объявил в вышедшей в 1913 году его книге «Закат великой расы», что в тигле Северной Америки, где с нордической расой начинают смешиваться люди цветных рас, созидающий человек нордической расы безвозвратно тонет в расовой трясине, а сияние великого света, который люди Севера принесли в этот мир, гасится.

 

Поэтому Израэль лорд Беконсфильд прав, когда он говорит, что существует расовый вопрос и что только с этим знанием можно освещать темноту, которая позволяла оставлять всемирную историю непонятной для нас.

 

 

Всемирный разрушитель.

 

Жидовский народ появился из расового хаоса Передней Азии, где нордические люди в их поиске новых земель встречали жёлтых, чёрных и коричневых людей и смешивали свою кровь с этими цветными. Жидовский учёный Отто Вайнингер признаёт это в его работе «Пол и характер». Он пишет:

 

«Примесь монгольской крови придало желтоватый оттенок кожи многим евреям, а примесь негритянской крови создала часто встречаемые у евреев вздутые губы и кучерявые волосы.»

 

Нет ни одного народа в котором разнообразность смешения проявлялась бы таким образом как у народа жидов. Жидовский народ вобрал примеси крови всех рас, а также в большой степени и кровь нордической расы. При каждом вливании иной крови происходит и смешивание духовно-душевных значений. Разнородность жидовской крови полировала физический и духовно-психический тип расы, которую мы называем жидами. Кроме того, разнородность жидовской крови определяло и ту необычную дорогу, на которую жидовство вступило, когда приравняло свою «избранность» к божественному закону и создало вместе с тем укрытие, которое вплоть до сегодняшнего дня гарантировало жидовскому народу сохранность как народу и расе. Священная книга евреев, Ветхий Завет поясняет нам это. В книге Моисея, гл. 17, сообщается, как бог евреев Иегова заключил с родоначальником еврейского народа Авраамом союз, который должен был быть одновременно и союзом для всего еврейства на вечные времена. Союзное соглашение звучало:

 

«Я хочу соорудить союз между Мной и твоим семенем, и это должен быть вечный союз!»

 

Так как соглашение должно было быть нерушимым и закрытым на вечные времена, то вводился такой же постоянный отличительный знак союза:

 

«Все мужчины среди вас должны обрезать крайнюю плоть. Это будет знаком союза между Мной и вами.»

 

Никакого сомнения не должно возникать в том, что лишь обрезанные могли признаваться участниками союза. Вот как это выглядит написанным:

 

«Тот же, кто не обрезал мяса крайней плоти, навсегда искоренит душу в себе.»

 

С подобной установкой божественной избранности жидовство облачилось в маску, благодаря которой стало возможным заполучить терпимость со стороны христианства, и даже в определённое время побуждать его служить защите жидовских интересов.

 

Народ, называющийся избранным Богом, должен дать себе необычную жизненную цель. В первой книге Моисея, гл. 15, Иегова говорит Аврааму:

 

«Я хочу одобрить твоё имя и увеличить тебя как звёзды на небе или песок в море. Твоё семя должно владеть воротами к миру!»

 

Воротами к миру! С этим обещанием их бога Иеговы, строительство еврейского мирового господства отныне стало для еврейства приказом.

 

После почти 500-летней остановки в Египте, евреи снова должны были покинуть своё место жительства, чтобы отправиться в обещанную им землю Ханаана. Это была земля, расцветшая благодаря усилиям крестьян, которые пришли с Севера, о ней говорилось, что там текут молоко и мёд.

 

О благодарности, которую евреи оказали принявшей их стране, сообщено в книге Моисея, гл. 12:

 

«Все первородные, начиная от первых детей фараона и заканчивая сыном заключённого в тюрьме и сыном служанки на мельнице, были умерщвлены. Ни было ни одного дома, где не имелось бы мертвеца.»

 

Их руководителем из Египта являлся Моисей. Он не упустил момента призвать с собой золотые и серебряные сокровища египтян.

 

Уже в те времена среди народов имелось недочеловеческое месиво, которая была заодно с евреями. Написано:

 

«И тянулся с ними из Египта много черни с овцами и рогатым скотом.»

 

Это была та чернь, которая проливала свою кровь при вторжении в обетованную землю евреев Ханаан.

 

Еврейский бог Иегова принял руководство военными действиями по захвату земель Ханаана. В 4-ой книге Моисея, гл. 33, пишется:

 

«И Господь (Иегова) говорил с Моисеем в долине моавитской на Иордане, и сказал ему: если вы пойдёте через Иордан в ханаанскую землю, то должны изгнать оттуда всех жителей, уничтожить все их алтари и святыни на вершинах, прежде чем займёте её и будете жить в ней. И разделите страну по жребию между вашими уделами»

 

В 5-ой книге Моисея, гл. 20, Иегова скажет отчётливее:

 

«Если ты встанешь перед городом, то предложишь мир. Если он согласится на мир, то весь народ, находящийся в нём, будет обязан подчиняться и платить тебе дань. Если же город не пожелает вести переговоры о мире с тобой, осади его. И если Господь, Бог твой предаст его тебе в руки, порази в нём весь мужской пол острием меча.»

 

И евреи действовали так, как их Бог говорил Моисею. В 4-ой книге Моисея, гл. 31, написано:

 

«И дети Израиля взяли в плен много жён Мадиамских и детей их, и весь скот их, и всё добро и все товары, а все города и деревни сожгли огнём, набрав добычу – людей и скот.»

 

Однако еврейский главнокомандующий Моисей не довольствовался этим, и вот что пишется:

 

«И прогневался Моисей на военачальников своих из-за того, что они оставили в живых всех женщин. Задушите всех детей мужского пола и всех женщин, познавших мужа, а всех детей женского пола, которые ещё не познали мужа, оставьте в живых для себя(!!!).»

 

Возникают два вопроса. Во-первых: может ли Бог, который заключил союз только с еврейским народом и приказал этому народу самое жестокое разграбление и уничтожение других народов, одновременно быть Богом христиан, чьи священники проповедуют любовь к ближнему? Во-вторых: если это признают «военным преступлением», объявят ли их учителя в розыск?

 

В 5-ой книге Моисея, Иегова даёт евреям обещание:

 

«Всякое место, на которое ступит нога ваша, будет ваше; от пустыни и гор Ливана, и от реки Евфрата, даже до моря западного будут пределы ваши.»

 

Таким же образом это шло и дальше. Никто не сопротивлялся еврейским методам ведения войны. Цветущие страны, высокие культуры древности были погублены вместе с народами, создавшими их. Расовый вопрос, вот ключ к познанию развития тех событий.

 

Когда римляне начали войну на греческой земле, то червь разложения в народе греков уже завершил свою работу. Тот из потомков смелой и творческой нордической расы в этой стране, кто не нашёл свой конец в братской бойне или в войнах с персами, уже не передавал свой облик детям, взяв себе женщин низшей крови. Благородные пропорции, осветлявшие греческое тело боговдохновенным духом, стали редкостью. Греция превратилась в простор для действия полукровок и жидов, в чьих духовно-душевных бесчинствах её красота вынуждена была погибнуть.

 

Но и народ римлян уже длительное время находился в состоянии распада. И там имелись братские войны, но в особенности тотальная война против Карфагена приучила нордических людей к кровопусканию, от которого Рим больше уже не мог отдохнуть. Последующее проникновение глубоко в недра Африки и Азии, не могло больше скрывать признаки приближающегося заката. Знание доли, которую жиды вложили в гибель нордического народа римлян, позволило великому немецкому историку Теодору Моммзену признать в его «Римской истории»: «Евреи внутри римского народа – это фермент деструкции».

 

Когда многообещающие страны средиземного моря полностью исчерпали себя, жидовский взгляд устремился на Нордланд, девственную землю германцев. Уже в первых римских колониях на Рейне и Дунае германские народности вступили в соприкосновение с жидами, которые, в частности, сумели добиться больших денежных прибылей как поставщики белокурого человеческого товара глубоко внутрь Азии и Африки. Но только приближающееся христианство, наконец, открыло жидовскому народу ворота империи германцев. Инстинктивно поднимающаяся защитная воля германцев теперь подавлялась церковным учением, по которому жиды – это избранный народ Божий и исцелители человечества. Тот, кто провинился против жидов, провинился и против заповеди любви к ближнему, а вместе с тем и против Бога.

 

Но не могло быть такого, чтобы истерзанные жидовским ростовщичеством германские люди не приступали к кровавой обороне от этой заразы и к её изгнанию, расправляясь с жидами и жидовскими нравоучениями – ещё до того, как появился образ «тёмного» средневековья. Если уже тогда, германизированные народы Европы не были в состоянии полностью и навсегда освободиться от жидовской эксплуатации, от отравы, поражающей их тело и душу, то что уж до властителей того времени, аристократов, королей и императоров, которые брали жидов к себе в качестве сборщиков налогов, советников и врачей.

 

Пока что жиды паразитировали в специально отведённых гетто, и ещё не достигли того, к чему они без устали стремились: отмены законов, по которым на них ставили печать чуждого народа и чуждой крови, кем они в действительности и являлись. Только насильственный государственный переворот мог, наконец, расчистить им дорогу к продвижению на ключевые должности государства. Так настал черёд первого великого государственного переворота в Европе – французской революции. Жидовские летописцы по праву хвалят французскую революцию как одно из их самых больших произведений. Французская революция привела не только к гражданскому равноправию жидов во Франции, но и имела своим следствием революции 1848/49, с которыми в остальных великих державах Европы пали последние охранные законы, направленные против продвижения жидов в жизнь государства. Зная, что французская революция служила интересам жидов, Вольфганг Гёте писал в его «Ярмарке в Плундерсвейлерне»: «И подлый сей народ, орудуя лукаво, скупает должности, и собственность, и право».

 

После того, как жидовский народ достиг своего равноправия среди других народов, он принялся пригребать к себе всю политическую власть, вдобавок к его финансовой власти. Divide et impera («Разделяй и властвуй»). Народы делились на национальные и анти-национальные, консервативные и либеральные, конфессиональные и свободомыслящие партии. В каждой партии жиды выступали дирижёрами и единственными, кто извлекал прибыль. Где на то было необходимость, жиды прикрывались свидетельством о крещении в какой-либо конфессии. Вместе с тем, жид умудрялся завладевать парламентским большинством в каждой стране, нуждаясь в нём для осуществления своих политических целей. Это большинство не замечало, в чьих интересах отдавало свои голоса. Но самое могущественное оружие жидовского народа создал жид Карл Маркс в виде организации красного международного пролетариата. С верой в освобождение от всемирного капитализма, международный пролетариат шаг за шагом неосознанно выступал зачинщиком революций, служивших всемирным интересам его же собственных палачей.

 

Однако если в Нации ещё есть силы, которые уже не победить изнутри, то применяется кровопускание войны с последующей революцией. Доктор Йонак фон Фрейнвальд собрал в книге «Еврейское исповедание» более 1000 откровений ключевых жидов, в которых с брутальной открытостью признаётся, что Первая мировая война являлась не только гигантским деловым предприятием интернационального капитала, но и средством, благодаря которому, ещё противящийся требованиям мирового жидовского господства, немецкий народ должен был привестись в состояние бессилия.

 

Оборона, которую жид встречает в каждом народе, называется «антисемитизмом». Жиды и их помощники утверждают, что «антисемитизм» есть злонамеренное изобретение немецких национал-социалистов. Жидовский вождь Теодор Херцль даёт на это ответ. В его статье в «Ежедневнике» он пишет:

 

«Антисемитизм имеется повсюду, где евреи в большом количестве встречаются с неевреями. В странах, где нет антисемитизма он создаётся исключительно самими евреями.»

 

В этом признании, Теодор Херцль соглашается с наличием жидовского вопроса и также соглашается с тем, что истоки возникающей в народах обороны должны искаться в сущности жида. Такой вывод побудил его создать сионистское движение с целью: дать национальное жилище всему жидовству.

 

 

Борьба начинается.

 

С таким снаряжением в виде знания и способности различать, я теперь отправился в горнило борьбы. Если немецкий народ стоит на распутье своей народной и национальной жизни, то он должен знать врага, от которого исходит несчастье и также должен знать то, что сила к собственному возрождению и освобождению от оков, в которые его заковал внутренний и внешний враг, может обрестись только внутри себя самого.

 

«Приходите все!» Так вновь и вновь с афишных стендов и стен домой в сторону «человека массы» кричали кроваво-красные плакаты. И все они приходили. Велодром Геркулес – дом собраний промарксистски настроенного рабочего класса был переполнен людьми с фабрик, мужчинами и женщинами, стариками и юношами. Это говорил делегат от творцов ноябрьской революции, о которых каждый знал, что они могут удерживать власть пока им удаётся удерживать веру пролетариат. Веру в то, что свержение государства действительно принесло бы людям фабрик свободу от капиталистического порабощения. Среди тысяч безымянных и брошенных, таким же безымянным и брошенным сидел и я. Это были пошлые лозунги, изо дня в день перепечатываемые в марксистской прессе. Это была беспорядочная травля всего национального и превозношение измены Отечеству в угоду «Интернационала». Докладчик сам не верил в то, что он говорил и поэтому он оставлял сердца слушателей холодными и обездвиженными. Потому и аплодисменты, раздавшиеся в конце, были такими же холодными.

 

Я дал знать о себе в «дискуссии». Тысячи вопрошающих глаз уставились на меня. Тогда я поднялся к разукрашенной в красный цвет трибуне и начал говорить. Я уже не помню, что я говорил. Но я никогда не забуду бурю аплодисментов, бушевавшую вокруг и сопровождавшую меня вплоть до усеянной звёздами январской ночи 1919 года.

 

Восемь дней спустя. Снова призыв «Всём» и снова аплодисменты докладчику бьёт меньшее количество пролетарских рук. И вновь моё сообщение в этой дискуссии. «Господин Штрейхер опять просит слова! Разрешаем ли мы ему говорить?». Крик: «Разрешаем!». И я вновь говорил. Но едва из моего рта вылетели первые слова, как с самых передних стульев раздались крики протеста: «Вывести! Он – провокатор! Он – враг рабочих! Вон его!». И заплёванный, обруганный подстрекателями «человеком массы», я в задумчивости покидал дом, где восемь дней назад нашёл успокоение.

 

Однако это вызвало обсуждение на фабриках и в трактирах: «Здесь есть один, кто никогда не отступает перед ними. Его выбросили из зала за его слова о том, что рабочие обмануты, что, не замечая того, они бегут по замкнутому кругу капитализма, а капитализм – это жиды. Всё же с ним не имели права так поступить.»

 

И этот «один» вернулся. Когда красный председатель массового собрания хотел опять лишить меня слова, его перебили сотни возмущённых криков: «Голосование! Голосование!». Вопрос согласовывался. Большинство проголосовало за свободную дискуссию. С этого момента, неделю за неделей на собраниях социал-демократов, независимых, коммунистов и спартакистов я прерывался аплодисментами моим политическим убеждениям, пусть даже всего лишь на несколько минут. Первый посев взошёл!

 

Между тем в Версале был подписан диктат, инструмент ненависти и мести, который должен был приготовить немецкому народу смирительную рубашку порабощения и вместе с тем национальную и народную гибель на вечные времена. Теперь настал мой час! Кроваво-красные плакаты кричали в город:

 

«Приходите все»

300 человек

Знакомых и таинственным образом

Связанных друг с другом

Вершат экономическую судьбу мира!

Так признался великий еврей

Вальтер Ратенау!

Приходите на велодром Геркулес!

Юлиус Штрейхер

Откроет вам тайну,

Он расскажет вам, кем являются эти мужчины,

Порабощающие трудящихся всех народов!»

 

И они приходили, приходили все. Уже за два часа до начала собрания велодром Геркулес был переполнен любопытными. Десять тысяч не нашли больше никакого доступа и заполнили площадь с улицей до главного вокзала. Пешая и конная полиция была задействована для поддержания порядка. Я находился в бодром настроении, когда наблюдал за таким развитием событий и призывы ко мне как к оратору открытого мной общественного собрания побудили меня встать на трибуну велодрома Геркулес. И я говорил. Говорил свободную речь. «Продолжай дальше! Продолжай дальше!» Я выступал вплоть до полуночи, и когда закончил, то над обрушившейся на меня бурей ликования, из моего сердца к небу вылетела тихая благодарственная молитва. Я чувствовал это: дорога к сердцу соблазнённых, к сердцу людей с фабрик, к сердцу народа теперь освобождена. Брешь в строении, которое жид Карл Маркс возвёл в мозгах трудящихся людей, была пробита.

 

Второе созванное выступление оказалось взорвано приходом подкупленных террористов с пивом и сигаретами. Конец моей речи увяз в кровавой битве всего зала. Между тем вокруг меня собралась группа мужчин готовых, жертвуя своими жизнями, защищать меня от террора политической преступности. Когда на третьем собранном мной массовом собрании купленные террористы снова приступили к срыву, резиновыми дубинками их вытолкали на улицу в двери и окна. Этот холодный душ заставил их никогда больше не взрывать мои выступления. Однако арендатор велодрома Геркулес стал запугивать меня. Он отказал мне в зале для будущих собраний. Но с другой стороны это имело и свои преимущества. Теперь я выступал в большом зале «Культурного союза». Люди, которые решались приходить туда, считали себя слишком утончёнными, чтобы появляться в массовых залах для «пролетариев» и подвергать себя там физической опасности. Это были люди, называющие себя «бюргерами». Еженедельно мне удавалось вводить им инъекцию (подходящим для них способом), так что теперь за отведёнными столами «лучших» людей всерьёз обсуждалось: а не будет ли хорошо время от времени выслушивать этого проповедника Нового? Не проходило ни одной недели, чтобы я не выступал с речью на собраниях и вечерах бывших «сливок общества» в открытую пятницу. Таким образом, многие тысячи мужчин и женщин совсем скоро стали приверженцами Нового Порядка. Самые мужественные и активные сторонники уже организовывались через регистрацию в списках сопровождения. Они назывались «Немецкой Национал-социалистической Рабочей Партией». Все честно работающие немцы, не зависимо от состояния, профессии и вероисповедания должны были примкнуть к ней.

 

 

Der Stürmer

 

Буржуазная ежедневная печать не хотела замечать растущего в Нюрнберге народного движения. Она боялась коммерческого ущерба, лишивши жидовских бизнесменов объявлений в газетах. То, что также отмалчивалась и марксистская пресса, само собой разумелось. Однако же, скоро в марксистском лагере зазвучали голоса, протестующие против бездействия перед такой поднимающейся угрозой как я. Замалчивание сменилось язвительными личными унижениями и высмеиванием моих речей. Но марксистская пресса достигла прямо противоположного, нежели хотела достичь. Она разбудила любопытство её читателей, и они всё более многочисленней приходили на мои собрания, чтобы сравнить мои выступления с написанным обо мне красными бумагомараками. В итоге получилось, что ложь жидо-марксистской пропаганды навредила ей самой.

 

Чтобы иметь возможность доносить свои идеалы общественности через печатный орган, в 1920 году я создал мой первый ежедневник «Немецкий Социалист». Тогда я был единственным жертвователем этого издания. Сей значительный прирост в работе, наряду с моей профессией преподавателя и оратора, стал моим долгом. Лишь несколько утренних часов для отдыха находились в моём личном распоряжении. Простой образ жизни и растущая радость от труда не допускали никакой праздности. Но неопытность в газетном деле и неподобающая работа издательства повлекли за собой то, что моё первое начинание обрушилось после чуть более чем через годового существования. Созданную в 1921 году «Немецкую Народную Волю» ожидала схожая участь.

 

Весной 1923 еженедельник «Штюрмер» прошёл крещение. Ему было даровано счастье вплоть до 1945, почти на протяжении 25 лет, служить моей разъяснительной борьбе острым и весьма успешным оружием. Были времена, когда с помощью ныне павшего сотрудника Карла Хольца, специальные выпуски «Штюрмера» выходили в свет до 4 миллионов экземпляров. «Штюрмер» нашёл дорогу к сердцу немецкого народа, что не было даровано ни одной газете его вида. Сам народ стал его главным сотрудником, поставляя материалы и помогая распространением боевого листа. По углам улиц немецких городов бессменно стояли мужчины и женщины и предлагали купить «Штюрмер». Многие из них были заплёваны террористами и сделаны калеками. Двое умерли в результате травм.

 

Когда первый «Штюрмер» должен был выйти в общественность, продавщицы отказались брать мой боевой лист в свои газетные киоски из-за страха перед террором. Там была только одна молодая девочка, пожелавшая помочь мне. Она ходила от кафе к кафе и, вероятно, ради этой девочки новый лист обрёл бурный спрос. Так как продажа происходила без разрешения, полиция схватила мужественную маленькую продавщицу и выписала ей небольшой штраф. Однако «Штюрмер» был введён в общественность белокурой голубоглазой девочкой. Впредь сами жиды стали его пропагандистами: особо неприятные выпуски «Штюрмера» скупались ими в массах.

 

Пока «Штюрмер» не развился до того, чем он стал затем, имелась и совсем другая тягостная забота. Однажды долги редакции разрослись до 17 000 рейхсмарок. Угрожало крушение. Но помощь принёс случай, который в народе принято называть только «чудом». На написанной женской рукой открытке без имени я приглашался в указанное время после полудня к воротам зоопарка. Любопытство позволило мне выполнить указание таинственного приглашения. Там девочка с двумя свисающими по краям косами подошла ко мне и передала мне толстое письмо. На вопрос о её имени, от кого и зачем это, последовал ответ в виде любезной улыбки. Когда я пришёл в редакцию и в маленькой типографской каморке открыл письмо, 20 000 марок лежали передо мной на столе. «Штюрмер» снова был в строю. После прихода к власти, на открытых собраниях благосклонный жертвователь мог бы дать знать о себе, чтобы я помог ему сам или принести радость. Того оставшегося в неизвестности помощника вместе с маленьким курьером я в сердечной благодарности вспоминаю, находясь сегодня в доме для интернированных деревни Мон.

 

В 1935 году мой тогдашний издатель W. H. умер в больнице в Нюрнберге. Я не имел подписанного с ним договора, и поэтому, когда теперь он был мертв, его вдова объявила «Штюрмера» своей собственностью. Чтобы не судиться с ней и не ставить под сомнение репутацию боевого листа, за 45 000 рейхсмарок я выкупил мою собственность обратно. Предпринимателями Нюрнберга предоставили мне в распоряжение деньги без долгового обязательства.

 

«Штюрмер» проводил свою просветительскую деятельность в том числе за пределами Германии, и это означает, что мой боевой лист находил своих подражателей даже там, как содержанием, так и формой, видом в котором она подавалась. Еженедельники «Штюрмера» выходили в Дании, Северной и Южной Америке, Южной Африке, Индии, Японии и Маньчжурии.

 

Если заходит речь о «Штюрмере», то перед нами непременно возникает образ человека, который со своим благоволившим чертёжным карандашом стал для нас ценнейшим соратником. «Фипс» («Fips») больше уже не принадлежит «Штюрмеру». Жизненный путь его также необычен, как и мгновение, которое привело его к «Штюрмеру». Как сын нюренбергского фабричного рабочего, в 16 лет он отправился добровольцем на первую мировую войну во флот. Как «красный» матрос в конце войны он рвался на революцию. Авантюрная дорога забросила его в Триест. Отработавши положенный срок в пивоварне, он поехал в Аргентину, где следил за индейцами в далёкой провинции, охраняя стада своего владельца – богатого жида из Буэнос-Айреса. Уединяясь на просторах чужой земли, при помощи карандаша он делал свои первые наброски. Потом он переехал в большой город и как художник зарабатывал карикатурами в тамошней прессе свои первые гроши. Но тоска заставила его с женой и двумя детьми вернуться в Германию. Социал-демократическая газета "Fränkische Tagespost" поручила ему высмеивать меня – обвиняемого на одном судебном разбирательстве. Когда он своими собственными глазами и ушами мог видеть и слышать мужчину, которого так ненавидели его красные заказчики, он попросил судебному приставу передать мне его рисунок, сделанный на этом процессе. На нём был представлен мой противник – обер-бургомистр, изображённый в виде скелета со свисающей головой. Стоявший перед ним жидовский советник юстиции Зюсхайм кинул на него опасливый взгляд и боязливо проговорил: «Он опозорил нас до костей». Выпуски «Штюрмера» с этим рисунком были конфискованы, что в результате вызвало многократно возросший спрос следующего выпуска. С тех пор «Фипс» рисовал для «Штюрмера» до весны 1945-ого. Был ли он взят в заключение как «военный преступник» мне в данный момент не известно.

 

Я никогда не ставил перед собой задачу, в моей работе над «Штюрмером» угодить так называемой «интеллигенции», добиться от неё понимания и одобрения моей борьбы. Я хотел охватить трудящегося человека в его массе, увлечь и найти путь к его сердцу. Трудолюбивый человек прост в своём мышлении и велик в своем чувствовании. Он хочет, чтобы с ним говорили так же, как и он охотно бы стал говорить: открыто, честно и без фальша! В такой манере общения и написания статей я воспитал моих сотрудников в «Штюрмере» и партии. Одним из моих лучших помощников был Эрнст Химер, также удостоившийся чести быть разыскиваемым.

 

Где есть свет, там присутствует и тьма, где рубят дрова, там летят и щепки. Было бы неестественно, если бы «Штюрмер» не совершал ошибок. Но только люди, лишённые внутренних переживаний и неспособные осознать 25-летнюю работу «Штюрмера», мелочно взвешивают каждый промах и смакуют на этом, игнорируя величие целого. Эти критики вовсе не замечают, как вместе с этим выставляют свидетельство собственной ничтожности и нищеты.

 

Самое большое признание моей работы я услышал из уст врага. После взятия меня в плен, жидовский офицер полиции сказал: «Вы со своим «Штюрмером» ввергли в пожар целый мир!»

 

 

Говорит Адольф Гитлер!

 

«Слышали ли Вы, как говорит Адольф Гитлер?» - так часто спрашивают меня с определённого времени. Я верю, что когда это однажды произошло, то судьба направила ко мне свой призыв.

 

Это было одним зимним днём 1922-ого. Я как всегда сидел на открытом собрании, неизвестный среди неизвестных. Это происходило на массовом собрании в бюргерском зале на Розенхаймштрассе в Мюнхене. Огромное напряжение от ожидания лежало в могущественном помещении для собраний.

 

Внезапно снаружи раздался крик: «Идёт Гитлер!». Как поражённые лучом некой таинственной силы, многие тысячи мужчин и женщин поднялись со стульев, одобрительно вскинув правые руки вверх, и словно возглас стихии навстречу приближающемуся неустанно раздавался крик: «Хайль Гитлер!». Его спутники с трудом прокладывали ему дорогу сквозь густые человеческие массы.

 

Когда он теперь стоял на подиуме и с поблескивающим от радости лицом в бушующем воодушевлении смотрел вниз, я почувствовал сие, в этом Адольфе Гитлере должно быть что-то необыкновенное! Шторм воодушевления сменился чудесной ожидающей тишиной.

 

Теперь он говорил. Вначале медленно и едва подчёркнуто, затем всё быстрее и более энергично и, наконец, неотразимая сила и величественность сверкнули в его словах. То, что он говорил, было откровением глубокого познания причины, которая столкнула немецкий народ в беду, это было откровением глубокой веры в Бога, которая разорвала бы в клочья цепи рабства силой немецкого духа и немецкого сердца, пришло бы только на то время. Это было огромное богатство мысли, одетое в красоту благословенного языка, в течение более чем трёхчасовой речи доносившееся из его уст.

 

Каждый ощущал это: сей человек озвучивает божественный призыв, он говорит как посланник Неба в тот момент, когда адская бездна разверзнулся, готовясь поглотить всё вокруг.

 

И все, мужчины и женщины, понимали его разумом и сердцем. Он говорил для всех, для всего немецкого народа. Это был последний час до полуночи, когда его речь завершилась торжественным напоминанием: «Труженики ума и кулака! Подайте ваши руки друг другу во имя немецкой народной общности сердца и действия!»

 

«Приступим же к молитве праведному Богу!» Никогда раньше я не слышал, чтобы эту песню пели так искренне умоляя и с таким изобилием веры и надежды; раньше песня «Германия» никогда не волновала меня так глубоко, как это происходило на массовом митинге, где я в первый раз воочию наблюдал Адольфа Гитлера, слышал его речь. Я чувствовал: в этот момент судьба позвала меня во второй раз! Через ликующие массы я кинулся к подиуму и теперь уже стоял пред ним: «Господин Гитлер! Меня зовут Юлиус Штрейхер! В этот час я знаю: я могу быть лишь помощником, в то время как Вы – Вождём. Прямо сейчас я передаю Вам созданное мной народное движение во Франконии.»

 

Вопрошающе он смотрел на меня из синей глубины его глаз. Это было очень длинное мгновение. Затем он с большим теплом схватил мои руки: «Штрейхер, я благодарен тебе!»

 

Так судьба позвала меня второй раз. На сей раз, это был самый большой призыв в моей жизни.

 

Нюрнбержцы – это своеобразные люди, в этом и состоит причина того, почему баварцы в своё время отгородились от них бело-синими пограничными столбами. Так как они всегда были уверены, что никто не может избежать ошибок, они отказывались верить в непогрешимость Папы. Мартин Лютер находил у них особенно благоприятный приём, и когда нужно было сделать выбор, они дрались не за католических Габсбургов, а за протестантскую Швецию Густава Адольфа. Они не скрывали своего свободолюбивого образа мысли и когда Наполеон Бонапарт заковал всю Германию в оковы, а его сатрапы угнетали народ. Тогда нюренбергский книготорговец Фридрих Пальм, выпустивший свой памфлет «Германия в своём самом глубоком унижении», мужественно принял смерть мученика в Бранау на Инне, там где 85 лет спустя родится Адольф Гитлер.

 

Франконцы сильно удивились, когда узнали о том, что произошло в Мюнхене. Некоторые говорили, что я предал Франконию в лапы иезуитов, другие же спрашивали, действительно ли я верю, что от урождённого австрийца может прийти какое-либо добро. Нюрнберг был возмущён тем, что не нюрнбержец едет в Мюнхен, а наоборот, мюнхенец прибывает в Нюрнберг.

 

Таким образом, приём, оказанный Гитлеру на первом открытом собрании в Нюрнберге, не особо отличался приветливостью. Но недоверие к «скрытому иезуиту» Адольфу Гитлеру, который якобы получал свои указания непосредственно из Ватикана, очень скоро сменилось убеждением, что перед ними никакой не «австриец» и не «ватиканист», и тем более не «нанятый большим капиталом провокатор» как то заявляли, но мужчина из народа, с сильным сердцем и ясной головой, знающий чего он хочет. Так первое выступление Адольфа Гитлера в Нюрнберге прошло с большим успехом: Мюнхен и Нюрнберг сердечно скрепили свой союз! Мост в Северную Германию был проложен!

 

Теперь по всей Германии начиналось пробуждение. Труженики ума и кулака стали проповедниками – мужчины, которые никогда в своей жизни не подозревали, что однажды решаться говорить публично. Чудотворная сила исходила из имени Адольф Гитлер. Так они теперь становились его апостолами, хотя никогда воочию не видели человека Адольфа Гитлера. Это было движение, близкое к сердцу каждого, охватывающее всех и делающее женщин такими же верными и бодрыми помощниками как и мужчины. Молодёжь выстроилась в единый коричневый фронт, излучая счастья из своих смеющихся глаз, счастье, которое уже начинало приближаться к немецкому народу.

 

В те времена в Германии господствовало тягостное настроение. Извне над ней насмехался непреклонный враг, который якобы заключил в 1919 году с немецким народом «мир», а внутри изувеченного Рейха неистовствовал дьявол. Германия была обязана платить налоги «руке Иуды». Труд на пашне и на фабрике превратился в отработку дани для победителей и поработителей. Однако немецкий народ охотно бы работал, если бы на то была возможность. Машины бездействовали, так как отсутствовало сырьё, а где оно имелось, там дирижёры массовых забастовок не желали, чтобы всё наладилось. Иностранная блокада мешала импорту, и то, что производила немецкая пашня не могло удовлетворить всех. Грудные дети напрасно хватали грудь матери, она была пуста. Многие сотни тысяч мужчин, женщин и детей умирали от истощения, умирали голодной смертью. Доллар стал королём. Немецкая марка падала изо дня в день. «Пролетарии» за одну ночь становились миллионерами, им было необходимо оплачивать то, что вчера стоило 1 миллион, сегодня 1 миллиард, а завтра уже 1 биллион. Дьявол надёл свой шутовской колпак. И суетящиеся, затравленные не умели распознавать этого дьявола.

 

Немытый, в изношенной одежде и с затемнённым лицом терзаемый «человек масс» слонялся по улицам, искал своего мучителя и не находил его. Невыносимая духота, что обычно бывает перед дождём, стояла по всей Германии. Один сказал другому, а потом это повторяли все друг за другом: «так больше не может продолжаться, совсем скоро должно случиться нечто, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.» Они снова верили и надеялись, взирая на Мюнхен с трепещущим вопросом: настанет ли время, когда он отважится на то, на что должен решиться раньше или позже?

 

 

 

Попытка спасения

(Марш на Фельдхеррнхалле)

 

Был хмурый, влажно-холодный и туманно-пасмурный день, когда я на машине друга ехал в Мюнхен, чтобы присутствовать там. Писали, что 8 ноября 1923 в пивном зале «Бюргербройкеллер», где сытый буржуазный мирок собрался, чтобы выслушать государственного комиссара Кара в окружении большого наряда полиции, Адольф Гитлер поднял сигнал тревоги. Он беспрепятственно пришёл на смертельно испуганное собрание и в ясных, полных глубокой серьезности и глубокой решимости, произнесённых словах объявил о начале «Национальной Революции».

 

Когда собрание было спасено, господин Кар поспешил пожать руку Адольфу Гитлеру, заверяя его в помощи. Министр полиции сделал то же самое. Собрание продолжилось и длилось до ноябрьской ночи. Но господин Кар ещё долго сидел за столом соседнего помещения с генералом Людендорфом и Адольфом Гитлером, и когда он после данного честного слова, садясь в машину, простился с ними, змея будто бы ужалила меня в сердце: «Гитлер? Ты видел блеск его тёмных глаз? Он – клятвоотступник, он – предатель!»

 

Мы разошлись, и когда я полночью вновь вошёл в помещение, где совещались генерал и ефрейтор мировой войны, то увидел озабоченность на их лицах. Затем поступали тревожные сообщения. Когда в два часа ночи Гитлер возвратился после разведывательной поездки в город, это стало очевидностью: честное слово было нарушено, обещанное действие предано! От полицейских округов и казарм шли отряды, высланные господином Каром.

 

В третьем часу ночи я выступил с обращением по поводу начала «Национальной Революции» перед готовыми солдатами военного училища при их командире Роберте Вагнере. Юное воодушевление было на их лицах, когда я окончил. С балкона вниз взирал Адольф Гитлер, и когда наши взгляды столкнулись, глубокая боль легла в моё сердце.

 

Когда первый, ещё хмурый рассвет осветил окна «Бюргербройкеллер» 9 ноября 1923-его, я обратился к Гитлеру с предложением ещё раз попробовать разжечь массы. Он диктовал свой приказ в машине, с которой мной распространялась пропаганда. В торжественном настроении, занятая людьми СА автоколонна въезжала в город. На площади перед марксистской газетой «Мюнхенер Пост» я держал своё первое обращение: «Национальная революция распространяется по стране. Теперь больше нет никаких партий, есть только немцы. Рабочие ума и кулака! Подайте нам руки! Рвите цепи рабства, в которые вас заковал всемирный капитализм жидов и их прихвостней! Германия пробудись!»

 

Тут произошло неожиданное: тысячи, стоявшие на «красной» площади, пели вместе с нами гимн Германии.

 

Рабочие со стройки, служащие из торговых домов, те, кто шли по дороге, уже не двигались дальше, каждый хотел видеть, каждый хотел слышать. Вселялось одухотворяющее чувство того, что народ собрался помочь нам, нанести смертельный удар по стыду и бедствию.

 

 

Это было 12 часов полудня, когда в дальнем помещении перед Фельдхеррнхалле, среди десятков тысяч ликующих людей, я закончил мою речь. Луч солнца прорвался сквозь тусклую гряду облаков и своим светом сделал пролетавшего над церковью св. Каэтана красно-коричневого голубя ещё более красным. Предчувствие выходило из моего рта: «Видите там наверху голубя! Его кроваво-красное облачение возвещает нам о тяжести наступившего момента.»

 

Через час свастическое знамя, которое во время моей речи реяло рядом со мной, окрасилось в кровь тех, кто его принёс. Оно стало «Знаменем Крови» движения.

 

Когда мы второпях спешили к «Бюргербройкеллер», уже тысячи стояли наготове, чтобы приступить к маршу в город. Вскоре я обратно встал в четвёртую шеренгу. Приближаясь к мосту Людвига, я поспешил в самый пик шествия. Полицейские, приготовившие свои винтовки к обороне, сдавались. Теперь я встал во главе шествия. За мной было Знамя Крови и Эрих Людендорф с Адольфом Гитлером в первой шеренге.

 

Обе стороны улицы выглядели запруженными сонмами людей. Мужчины с серьёзным, вопрошающим взглядом и женщины с грудными детьми на руках. Многие поднимали правую руку в приветствии. На наших глазах были слёзы радости, а также слёзы из-за предвидения того, что смерть где-то рядом поджидает каждого из нас или их. Юноши и девушки, которые ближе всего прижались к нашим рядам, изо всех сил кричали: «Хайль Гитлер!», «Хайль Людендорф!» и «Германия пробудись!». Из окон глазели самодовольные и бездушные бюргеры. Для них это шествие являлось лишь любопытным зрелищем, от которого они завтра преспокойно перейдут к своему обыденному гешефту. Но с многих окон вниз свисали знамёна со свастикой в белом круге и на красном фоне: знамёна Гитлера!

 

Когда шествие свернуло к площади Макса Йозефа, окинув взглядом Людвигштрассе, каждый знал, что сейчас нужно твёрже держать себя в руках: от Резиденции до Фельдхеррнхалле серая человеческая стена из полицейских с приготовленными к выстрелу винтовками блокировали выход к Людвигштрассе! Мы видели опасность и всё же знали, что никто не сможет сделать и шагу назад. Как будто таинственная сила огромных магнитов притягивала нас и внутренний голос приказывал: Дальше! Дальше!

 

С револьвером в руке я прыгнул навстречу стене: «Не стреляйте! За нами Людендорф и Гитлер!» На улице затрещал первый залп. Шестнадцать мертвецов лежали на мостовой. Мертвецы «Вечной Стражи»! Знамя со свастикой, которое было поднято ими, приняло посвящение в их крови.

 

Когда смолкли винтовки и последний вопль «Убийца!» отзвучал, ужасная тишина воцарилась на улице.

 

Адольф Гитлер сидел прямо в его машине, обматывая свою левую руку, а около него на носилках лежал истекающий кровью ребёнок. Так он покидал площадь, где пролитая кровь однажды будет увековечена в мемориале Фельдхеррнхалле. «И всё-таки они победили!»

 

Уже ночью того же самого дня, во время поездки в Нюрнберг я был арестован чиновником уголовной полиции и помещён в средневековое подземелье. Многие тысячи людей собрались на вокзале Нюрнберга, и когда я садился в тюремный автомобиль, не было конца возгласам: «Штрейхер Хайль! Хайль Штрейхер!»

 

Проводя долгие часы беспрестанного томления за тюремной решёткой, я внезапно увидел в тёмном углу написанные красным штифтом слова: «Имей солнце в сердце, штурмуй или подыхай!» С какой бы охотой я пожал бы руку тому, кто в тот миг так приободрил меня. Старое упрямство смеющегося борца снова вернулось ко мне. И если бы ещё раз из соседней клетки до моей уединённости донеслась спетая женским голосом песня «Где альпийские розы цветут» я с удовольствием передал бы этой певице красные розы, ибо верная любовь не гаснет даже под холодными сводами неволи.

 

«Вы свободны! У меня есть приказ, сказать Вам, что Вы должны сразу же, без промедления отправиться домой!» Мысленно я представлял себя как «государственного изменника», находящегося в долгосрочном тюремном заточения, а теперь такая неожиданность! Как птица, отвыкшая от свободы, вновь готовилась взлететь в синюю гладь небес, так и я опешил, приступив к осознанию сего момента. Затем, поднявшись по каменной лестнице вверх, в ночь 10-ого ноября 1924 я вышел наружу. Внезапно раздался возглас: «Хайль Штрейхер!», и уже через несколько минут я стоял среди ликующих мужчин и женщин. После нескольких мгновений я сидел за столом, там наверху, в пользующемся дурной славой зале «Бекенгартен». «Гитлер жив! Кровь текла не напрасно!». Потом я поспешил домой к детям и их матери.

 

Сидя за обеденным столом, внезапно зазвонил телефон: «Улицы наполнены людьми, они вновь и вновь выкрикивают Ваше имя!». Я не мог больше медлить, прыгнув в машину я поехал в город. С мелькавших мимо плакатов извечный призыв доносился до народа. С машины я обратился к движущимся на Кёнигштрассе массам. Требовалось лишь одно слова, и буря снова бы обрушилась. Это было 11 ноября 1923 года.

 

В Ландсберге

 

Я бежал из города. Но когда я опять собрался с единомышленниками на тайном совещании, я был предан, арестован и отвезён в Ландсберг. Здесь я приходился соседом по камере члену партии Аманну, майору Хюнлейну и многим другим.

 

Так как я выкрикнул «Хайль Гитлер!», проходя мимо камеры, где некоторое время размещался Адольф Гитлер, меня наказали, лишив прогулки по тюремному двору. Директор, как законопослушный гражданин не мог проигнорировать такое «попрание дисциплины».

 

Мюнхенское правительство настоятельно требовало от тюремного врача Ландсберга объявить Адольфа Гитлера душевнобольным. Врач отказался, вышел на пенсию и почил приличным человеком. Гитлер не забыл этого тюремного врача и с большим уважением отзывался о нём. В заключении Адольф Гитлер написал свою великую исповедь: «Моя Борьба».

 

 

Травля и оскорбления

 

9 ноября партия была разогнана, а её общественная пропаганда попала под запрет. Так что для меня было приятной неожиданностью весной 1924-ого узнать о том, что я избран депутатом баварского ландтага и отныне имею возможность под защитой иммунитета парламентской трибуны заявлять о своих национал-социалистических убеждениях. В том здании я чувствовал себя щукой в пруду с жирными карпами.

 

Среди социал-демократических депутатов находился один расово полноценный, имевший мужество не нападать на меня в стенах ландтага. Когда после прихода национал-социализма к власти, в 1933 году, он стал безработным, я позаботился о том, чтобы ему снова выделили должность главы туризма в Нюрнберге.

 

Жид Альберти-Зиттенфельд писал в 1883 в журнале «Общество»:

 

«Того, кто решается поднять борьбу против евреев, они лишат почвы для существования, со скотской беспощадностью и самыми низкими средствами будут добивать его до тех пор, пока нервы не откажут ему, и он окончательно не проиграет сражение.»

 

Вскоре я узнал, насколько он был прав. Большинство баварского ландтага всех оттенков и вероисповеданий сплотилось против меня; они отобрали у меня мой иммунитет, чтобы правительство обеспечило мою послушность путём отстранением меня от должности. Я был осуждён дисциплинарным судом, который заставили уволить меня с должности преподавателя. При этом они позаботились, чтобы обоснование приговора выглядело довольно приличным.

 

Прокурор раз за разом выдвигал против меня всё новые обвинения в «кощунстве и надругательстве над религией». Жиды казались неуязвимыми под надёжной защитой христианского параграфа, превращающего мою борьбу против жидовской расы как таковой в борьбу против религии, и наказывающего все мои попытки. Сначала это были денежные штрафы, потом тюремные заключения, которые мне приходилось отбывать.

 

За это время я повидал много продажных судей, без тени сочувствия выносящих всё новые приговоры. Но, не смотря ни на что, во многих приговорах признавалась очевидность моей политической борьбы.

 

На одном из самых больших процессов, который мне когда-либо пришлось перенести, моим противником была очень знаменитая и уважаемая личность среди демократов. На заседании в Мюнхене, в написанном от руки письме к прокурору, мой враг потребовал медицинского заключения о признании меня душевнобольным. Нужно поблагодарить мелкого служащего, своевременно доложившему мне об этом дьявольском плане. В своей листовке я информировал общественность об этом и тем самым поставил крест на замысле моих врагов. Прокурора, признавшего меня только лишь «социально опасным» и нарушившим известный 52 параграф, после прихода к власти я порекомендовал на повышение до председателя суда в Бамберге.

 

Когда выход золотой марки высвободил инфляцию, жидовская сторона полагала, что материальная нужда сведёт меня на нет. Через подкупленных посредников, они предлагали мне несколько сотен тысяч золотых марок и загородный дом в Швейцарии, если я прекращу мою борьбу. И я был счастлив видеть, как высоко она цениться.

 

Когда попытки подкупа завершились провалом, настал черёд клеветы. Подкупленный безработный на процессе по оскорблению утверждал, что я поддерживал интимные отношения с его бывшей женой. Однако вызванная в зал суда женщина привела доказательства, что познакомилась со мной только в зале судебного заседания. Клеветника осудили.

 

Во время отбывания очередного тюремного заключения, мой адвокат показал мне листовку, разошедшуюся по городу, в которой утверждалось, что в годы войны я изнасиловал французскую учительницу, а распространитель листовки будто бы был свидетелем этого. На суде, автор листовки под клятвой подтвердил своё заявление. Он рассчитывал, что якобы изнасилованную мной француженку уже нельзя отыскать, и он единственный свидетель, которому можно верить. Но прокурор всё же удовлетворил моё ходатайство по вызову потерпевшей. При её допросе выяснилось, что старая француженка до сего момента ни разу в жизни не видела меня. Клеветник был осуждён. Иудина цена этого предательства тоже была раскрыта. Давший ложную клятву клеветник получил за свой поступок ровно 30 рейхсмарок! Как это напоминает 30 сребреников, которые когда-то были выплачены Иуде Искариоту! Но газеты, распространившие эту же ложь в ещё более красочном виде, отказывались печатать признание преступника. Чьим интересам служили эти газеты, должно быть очевидным из их поведения.

 

Были и другие средства, которыми они надеялись сломать мои нервы. Так представитель жидовской общины, представившийся моим мнимым знакомым, попал в полицию за то, что во время моих поездок с речами по Германии старался заманить меня в сети специально заказанной для этого Есфирь.

 

Счёт листовкам, где я обвинялся в недозволенной любви, шёл на дюжины. В конце концов, они додумались поставить на меня клеймо «растлителя детей» и «гомосексуалиста».

 

Клеветнические акции, пожалуй, являются самым тяжёлым из всего того, что я должен был перенести в моей 25-летней просветительской борьбе. Но для моих врагов было большой неожиданностью видеть, что мои нервы и не собираются отказывать, и я вновь обращался к своим соратникам с призывом: борьба продолжается!

 

Теперь оставалось применить самое последнее средство: убийство! Благосклонное Провидение позволило мне выдержать все попытки покушения, где бы то не было, в поездке по занятым областям Германии в 1921-ом, в зале и в уличных баталиях, или же в минуты, когда я в поздний ночной час подходил к двери многоквартирного дома, на четвёртом этаже которого жил. Все предназначенные мне пули промахнулись.

 

Однако потоки клеветы направленные против меня имели своё преимущество, они представляли собой ничто иное, как пропаганду, раз за разом наполнявшую дома собраний моими слушателями, которые прорывали серую обыденность и из любопытства приходили ко мне.

 

Борьба продолжается

 

Судьи были глубоко поражены, когда Адольф Гитлер призвал их отпустить всех обвиняемых на свободу, так как по собственному желанию он берёт всю ответственность на себя одного. Уже через девять месяцев, с «испытательным сроком» он покинет тюрьму Ландсберга.

 

Ему ещё не запретили выступать в Мюнхене, и поэтому он отправился туда. Неописуемое ликование ожидало его там, и сопровождало по всему городу. Когда на не знающей конца демонстрации перед отелем «Немецкий Двор» германский гимн снова зазвучал для него, он сильно удивился. Он открыл окно и с благодарностью приветствовал тех, кто скопился внизу. Тогда он подал мне руку и сказал: «Это только Нюрнберг».

 

Вторжение французов с нагромождающимися день ото дня сообщениями о бесчеловечных зверствах белой и чёрной солдатни, вызвало по всей Германии глубокое возбуждение. Лучшая немецкая молодёжь вместе с добровольцами первой мировой войны спешила в замученные области, являя там примеры самопожертвования. Но выше всех парило имя Лео Шлагетера. Он погиб, сражённый французскими пулями, приняв геройскую смерть на пустоши возле Дюссельдорфа. Под защитой французской солдатни жидовские коммунистические вожаки в тайном согласии с марксистскими людьми в берлинском правительстве организовали восстание против свободной части Рейха. Немецкие фрайкоры подавили его.

 

Но также и в свободной части Рейха пламенел огонь волнения. Массовые забастовки следовали одна за другой. Безработица принимала огромные размеры. Это была армия из 8 миллионов. Дома, куда они несли свои ставшие никчёмными бумажками деньги, были переполнены. Проклятия и угрозы сыпались в сторону тех, кто не мог или не хотел помогать.

 

Много о чём говорит зарождение антисемитского движения в 80-ые годы прошлого столетия. Чтобы выглядеть в глазах общества ущемляемыми, три жида подожгли синагогу и через определённую прессу приписали это осквернение «храма божьего» злым ненавистникам жидов. Однако всё провалилось. Жидов объявили преступниками и приговорили к высоким штрафам.

 

Так как в жидовском стане знали, как болезненно реагирует общественность на преступления совершённые против религии, осквернения кладбищ были поставлены на поток. Не проходило недели, чтобы не сообщалось об опрокинутых надгробных плитах и чтобы в этих преступлениях не подозревались «хакенкрейцеры». «Хакенкрейцеры» считались людьми вне закона в тогдашней системной полиции, которая усердствуя на благо жидов хватала каждого «наци» и сразу же делало из него преступника, даже если не получало от него никаких признаний. Здесь можно легко догадаться, на чьей стороне находились «осквернители могил»и где их действительно стоило искать.

 

Социал-демократический рабочий во одном франконском местечке, в 1933-ем году из-за угрызений совести вступил в партию и рассказал, что «осквернение кладбищ» приписываемое красными газетами национал-социалистам, совершалось по жидовскому заказу. Такими низкими средствами в годы борьбы они стремились очернить в глазах общественности всё сильнее разрастающееся национал-социалистическое движение.

 

Массовые демонстрации на улицах! Многотысячные митинги на открытых площадях! Здесь красное знамя хаоса, там знамя со свастикой! Здесь коммунист, там национал-социалист. Хорст Вессель убивается ватагой, нанятой жидовкой Кун! Слова песни «Хорст Вессель» слетали с уст миллионов надеющихся немцев и поднимались к Небесам! Число партий выросло до полсотни! Выборы следуют за выборами! Но всё остаётся по старому!

 

Съезд партии в 1927 в Нюрнберге. Город старого имперского великолепия стал местом празднества национал-социалистов. Надежда верующих растёт, но и ненависть соблазнённых безгранична. Немцы против немцев. Число убитых и изувеченных велико и постоянно увеличивается. Господь Бог на небесах, где Ты?

 

 

Адольф Гитлер – Вождь Нации

 

30 января 1933 года. Через Бранденбургские ворота маршируют колонны СА и СС. Маршируют со штандартами, освещёнными в факельном свете, по охваченной ликованием покорённой столице Рейха. Глаза старца-фельдмаршала и ефрейтора первой мировой безмолвно взирают вниз на завораживающее сердце представление. Наяву ли это? Или же сон?

 

В потсдамской гарнизонной церкви звонят колокола. Великий король поднимается из своей могилы и одобряет произошедшее чудо: генерал-фельдмаршал Гинденбург, президент республики, принимает верную клятву канцлера Адольфа Гитлера. Германия пробудилась!

 

1 мая 1933 года. На трибуне поля Темпельхофер возле одинокого дерева говорил имперский канцлер и Вождь германской нации. Он обращался к вышедшему на демонстрацию миллиону тружеников ума и кулака и просил народ: «Дайте мне четыре года времени!»

 

Народ дал ему время. И теперь задули доменные печи. На машинные фабрики возвращаются 8 миллионов бывших безработных! Крестьянин, свободный от «руки Иуды», сеет восходящий посев! Глубокое ощущение счастья охватывает весь немецкий народ.

 

Йозеф Геббельс, великий помощник Вождя, объявляет на заседании Лиги Наций в Женеве волю немецкого народа – снова быть свободным, как когда-то были свободными его отцы. Рейхсвер становиться ядром новой народной армии. Его первые батальоны маршируют в зону стыда на Рейне. Саарская область возвращается в Рейх. Но на востоке ещё горит тлеющая рана: мост к восточной земле рассечён жестоким диктатом и ждёт миролюбивого соглашения между немцем и поляком.

 

Важнее же всего были «Нюрнбергские Законы»!

 

 

 

Нюрнбергские законы

 

Каждый народ имеет право и долг создавать себе законы, необходимые для своего самосохранения. Вождь евреев Моисей, приступая к грабежу обетованной страны Ханаан, издал закон:

 

«И не вступайте с ними в родство: дочери твоего не отдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего»

 

Этот закон запрещал смешивание еврейской крови с кровью чужих народов и вместе с этим гарантировал дальнейшее воспроизводство еврейского потомства и сохранение типичных еврейских физических и духовно-психических особенностей на вечные времена. Сей закон является защитным законом для охраны еврейской крови.

 

После захвата Ханаана, изданный Моисеем закон о сохранении расы больше не соблюдался среди многих евреев. Они брали в жёны женщин порабощённых народов и получали от них детей. Появление такого потомства поставило специфические физические и духовно-психические признаки евреев под угрозу исчезновения. Теперь еврейский священник Ездра обновил закон Моисея и вместе с тем защитил еврейскую расу от вымирания. В 9 и 10 главах книги Ездры, описывается, как еврейский священник созвал народный сбор, на котором бичевал нарушение закона как тяжелейшее преступление и проступок перед Богом:

 

«И когда я услышал такое, я был поражён. И сказал: Боже мой! Стыжусь и боюсь поднять лице мое к Тебе, Боже мой, потому что беззакония наши стали выше головы, и вина наша возросла да небес»

 

И участник народного собрания Шехания ответил:

 

«Мы сделали прегрешение пред Богом нашим, что взяли себе жен иноплеменных из народов земли»

 

После того как Ездра принял у них клятву, которая обязывает к действию сию минуту, началось массовое изгнание:

 

Все евреи, состоящие в браке с нееврейскими женщины, вместе с детьми, родившимися от таких браков, изгонялись из еврейской народной общности!

 

Впрочем, те времена, не существовало союзнических правительств, которые объявили бы это массовое изгнание женщин и детей негуманным.

 

Ездра почитается еврейством как один из самых великих священников и вождей. Обновлением расового закона Моисея он спас еврейство от гибели. Египтяне, персы, греки и римляне принадлежат сейчас только истории, так как они не ставили никаких барьеров перед смешиванием своей крови с кровью иных рас. Еврейский же народ пережил их, и сегодня, в 20-ом столетии добившись своей самой величайшей победы: мирового господства!

 

То, что было создано Моисеем и обновлено Ездрой, существовало и в наши дни. Это «Нюрнбергские законы» для немецкого народа. Сей закон, принятый в 1935-ом году немецким рейхстагом в Мюнхене, носил название «Закона о защите германской крови и германской чести». «Нюрнбергские законы» должны были предназначаться для всего немецкого народа и служил ему тем, чем служил закон Моисея евреям: сохранению его существования. Нельзя было более допускать, чтобы немецкая девственность позорилась чуждым народом, а немецкая кровь дальше смешивалась с жидовской. «Нюрнбергские законы» являлись не атакой против другого народа и другой расы, а исключительно законами по обеспечению существования немецкого народа в будущем. Когда-нибудь история превознесёт «Нюрнбергские законы» как самое важное законотворчество ХХ столетия, а вместе с ними и их создателя Адольфа Гитлера.

 

Несмотря на то, что жиды добросовестно исполняют охранный закон, данный им Моисеем и Ездрой, они борются с «Нюрнбергскими законами» по защите немецкого народа, как с угрозой жидовскому миру и преступлением против «демократической свободы». То, что жиды требовали от союзнических правительств отмены «Нюрнбергских законов» и в конце концов добились своего, показывает насколько большим стало жидовское влияние на ход мировых событий.

 

 

Война и её виновник

 

Вторая мировая война прошла через Европу. Вождь мёртв. Великогерманский Рейх разбит. Немецкий народ в процентной кабале своих врагов. Как в первой, так и во второй мировой исполнителями являются английские, американские и русские солдаты. Но кто всё же истинный победитель в этой войне? Те ли народы, которые произвели на свет этих солдат?

 

Взятие под контроль правительства Вождём в 1933-ем году послужило сигналом к атаке для всемирного жидовства. Мировая жидовская пресса призвала к всемирному бойкоту против Германии. Германским ответом стал 24-часовой бойкот жидовских магазинов 1 апреля 1933. Ни один жид не мог продолжать жить дальше, и ни одна жидовская лавка не осталось целой. Партийная линия, в том числе и под моим руководством, предостерегла произошедшим контрбойкотом мировое жидовство от выступления против национал-социалистической Германии.

 

Мировая печать запестрила язвительными заголовками против национал-социалистической Германии. Не знающая перерыва пропаганда по всему миру культивировало мнение, будто из национал-социалистической Германии исходит опасность всем остальным народам. Откровенней всего о жидовских мечтаниях выразился в журнале «Les Annales» эмигрировавший во Францию жидовский писатель Эмиль Людвиг (Кон), писавший: «Гитлер не хочет войны, но мы принудим его к этому.»

 

Польский посол в США граф Потоцкий, писал своему правительству в Варшаве во время, которое в Европе уже все забыли, о том, что вторая мировая война может наступить и обязательно наступит, так как влиятельные жиды в Вашингтоне всё равно добьются её (смотрите немецкую Белую книгу).

 

Одного сообщения польского посла Потоцкого, которого вряд ли кто может упрекнуть в предубеждении против жидовства и которой уж точно не являлся другом национал-социалистической Германии, хватило бы, чтобы дать всесторонний ответ о виновнике войны. Вина за вторую мировую родилась в тот миг, когда бог Иегова устами главнокомандующего Моисея давал еврейскому народу указание: «Ты должен пожрать остальные народы!»

 

Одержав победу над национал-социалистической Германией, мировое жидовство добилось самой большой победы в своей истории.

 

 

ВОЖДЬ

 

Но Вождь не мёртв! Он продолжает жить в произведении его богоугодного духа. Оно переживёт жизни тех, кто были прокляты судьбой не понимать Вождя, когда он ещё жил. Они опустятся в могилы и предадутся забвению. Но настанет час, и дух Вождя, выйдет на волю, и он опять будет Спасителем для своего порабощённого народа и соблазнённого человечества.

 

 

Заключительное замечание

 

Жидовский начальник тюрьмы заискивающе сказал мне, что здесь я выгляжу таким же, каким выглядел всегда во время моей борьбы. То, что так удивило жидовского тюремщика, продемонстрировавшего свойственный ему тип мышления, является для меня самоочевидным. Я был бы последней свиньёй и собакой, если бы в момент, когда я нахожусь во власти недруга, отрёкся бы от того, что более 25 лет считал своими убеждениями. Эти убеждения совпадают с требованием сиониста Теодора Херцля:

 

«До тех пор, пока евреи живут рядом с другими народами, антисемитизм будет существовать всегда. Ожидаемый народами мир во всём мире может стать фактом только когда мировое еврейство будет огорожено в своём национальном убежище.»

 

 

Мондорф, 3 августа 1945.

 

Дом для интернированных.

 

Юлиус Штрейхер.

 

Перевод: Ф.П.